1

1903, осень.

Афон, Свято-Пантелеймонов монастырь.

Иеромонах Киприан, хранитель библиотеки монастыря, устало щурясь, закрыл тяжёлый ветхий том. Полтысячи древних славянских рукописей, почти полторы тысячи греческих и полтора десятка тысяч печатных книг, самая древняя из которых была из времён Гуттенберга – они требовали постоянного присмотра. Будто дети, честное слово – без внимания никак не оставить!

Киприан ещё более сгорбился под неподъёмным грузом воспоминаний и тяжко вздохнул. Дети, …им с Леночкой так и не довелось их вырастить. …Леночка-Леночка, милая, любимая, свет очей …прости! Я помню тебя, мой свет, я люблю тебя …по сию пору – несмотря на то, что смерть разлучила нас!

Разлучница-смерть забрала у него весь свет мира!

То ли всхлип, то ли стон всё-таки вырвался из груди иеромонаха, вызвав тяжёлый взгляд архимандрита Андрея.

Тогда, семь лет назад, внезапная смерть любимой жены убила в красавце-князе, непоседе-путешественнике, действительном члене Французского и Русского географических обществ и прочая, и прочая, ту былую неуёмную страсть к путешествиям, заставив осознать, сколь многое он потерял. Господи, ну почему мы не ценим самое дорогое, тратя время жизни своей на досужие пустяки?

С самой юности Константина Александровича переполняла жгучая жажда странствий, и даже знакомство с будущей супругой и женитьба на Леночке не уняла её. Наоборот, он подумал, что наконец-то у него появится верный напарник в планируемых бесконечных странствиях. Весь мир лежал перед ними – дикая, таинственная Азия, волшебная Африка… о! Приключения! Немудрено, что он с лёгкостью уговорил Леночку отправиться в свадебное путешествие в чудесный Магриб, на лошадях из Танхера в Маракеш, потом в Алжир…

Огонь странствий горел в нём особенно ярко, а вот в Леночке понемногу затухал. После размолвки и взаимных обид она осталась в московском доме, а князь отправился в очередное дальнее странствие, на этот раз по Азии: изысканный Китай, волшебный Сиам, мистический Тибет…

Как много он осознал, останавливаясь в горных монастырях, ведя долгие беседы с буддистскими монахами! Как он хотел, чтобы Леночка слышала эти беседы вместе с ним! …Он спешил домой, в Москву. Радость от встречи с женой была огромна, любовь между ними вспыхнула ещё более яро. Увы –   дела, заботы! Выступления в Париже, в Питере, встречи с учёными-географами, собратьями путешественниками, новые планы…

Он не замечал, как осунулась и загрустила Лена, как угасал огонь в её глазах. Как же ты был слеп, Костя! Гоняться по всему миру неизвестно за чем – и потерять самое любимое, самое дорогое. Там, в Ницце, вместе со смертью Леночки он утратил смысл дальнейшего бытия.

Да! Оказалось, что смысл его жизни – не в странствиях. Точнее, не в тех странствиях, которые связаны с другими странами, неведомыми уголками планеты, нет. Настоящее странствие осуществляет душа, стремясь к свету Горнему, а не земному. Здесь – просто последний рубеж…

Он прозрел, и, как ни странно, как ни кощунственно, ему помогла прикоснуться к истине – как ужасно это звучит! – смерть его драгоценной супруги. Не странствия, не путешествия – смерть!! Лена умирала, а Константин сидел рядом, боясь неизбежного, и держал холодную руку своей ускользающей драгоценности. Эту минуту он помнит до боли отчётливо, как никакую другую в своей богатой приключениями и странствиями жизни.

“Господи Исусе Христе, помилуй мя грешнаго!”

Другая рука Леночки в каком-то судорожном порыве схватила – о, ужас, не серебряный крестик! –  родовой амулет, обычный чёрный продолговатый камушек, который достался ей от родителей. Константин хотел было вмешаться, исправить, заменить камушек крестиком, но…

Амулет засветился! Истинным чисто-белым светом, невероятным, невиданным – и Константин испуганно отдёрнул руку. Отдёрнул! Руку!! Он, который не боялся тигров Бенгалии, рептилий Сиама, испугался!!! А ещё мгновение спустя всё тело Леночки засветилось тем же самым нездешним иномировым холодным огнём, даже та её рука, которую Константин держал в своей. Это продолжалось меньше вздоха – а потом у него не осталось ничего. Тело Елены бесследно исчезло, растаяло вспышкой света – как в сказке о Снегурочке, только даже без облачка.

2

Пустота под одеялом ещё сохраняла форму пропавшего тела, а поверх него лежали амулет – “простой” чёрный камушек – и её серебряный крестик. Ничего не соображая, он потянулся к ним рукой и одел на себя.

“Господи Исусе Христе, помилуй мя грешнаго!” – с тех пор всегда в трудные минуты он брал в руки этот амулет, не обращая внимания на косые взгляды братьев общины, и Константину всегда становилось легче. Вот и сейчас, едва он ощутил, будто раскалённая игла пронзает его сердце, Константин взялся за камушек и с облегчением увидел, что он слегка засветился.

Скоро! Теперь уже скоро…

Иеромонах Киприан – в миру Константин – широко перекрестился на образа, тяжело поднимаясь из-за массивного восьмиугольного деревянного стола. Полки – ещё этот стол в самом центре помещения – вот и всё скромное убранство маленького читального зала, вечно погружённого в холодный полумрак, но носящего нескромное имя монастырской библиотеки. Почти пустое помещение, тёмное, зябкое и промозглое, какое-то неухоженное, неуютное. Нет, братья-монахи поддерживали чистоту, за этим строго следили и сам Константин, и игумен, но …всё равно помещение создавало впечатление заброшенного, оставленного вниманием людей. Они  почти полностью отринули всё мирское и суетное, зачем же им теперь библиотека? Сейчас здесь, в зале, помимо Константина, пребывал лишь игумен монастыря, архимандрит Андрей, как всегда косо и осуждающе поглядывающий на “языческий” амулет в руке иеромонаха. 

–   Направляешься в молельню, монаше? – Из-под кустистых бровей глаза архимандрита Андрея смотрели  строго и требовательно.

Игумена весьма беспокоило душевное состояние хранителя библиотеки, уводящее разум монаха всё дальше и дальше в пустыню одиночества. Нет, уединение само по себе – привычное состояние для того, кто стремится к постоянному духовному общению с Богом. Уединение, но не одиночество. В обители никто не одинок, всегда рядом братья-монахи, святые образа. Да и Святой Дух незримо, но весомо, присутствует в каждом, не оставляя его ни на мгновение, не позволяя впасть в то состояние одинокого уныния, заброшенности, которое так мило бесам и всякой поганой – прости Господи! – нечисти. Именно по этой причине некая обречённость, ощутимо присутствующая в любых поступках брата Киприана, весьма беспокоила игумена. Со стороны было несложно заметить, как тот всё больше и больше отдалялся от братии, и даже любимой сестре писал письма реже и реже. А с другой стороны, за Киприаном не ощущалось тьмы, его лицо будто бы сияло неясным внутренним светом, день ото дня проявляющимся всё больше и больше. Но игумен с каждым днём всё внимательнее и требовательнее всматривался в этот лик, пытаясь углядеть хоть какую-нибудь тень на неизменно спокойном  и отрешённом челе хранителя библиотеки,  уже сравнявшегося в этом с ликами на образах…

– В том нет нужды, Владыка, – вяло отмахнулся монах. – Для святой молитвы годно любое место…

Не обращая больше внимания на сурового игумена, он натужно переставляя деревенеющие ноги, направился к образам в Красном углу, и почти шепотом добавил:

– …А уж здесь, на последнем рубеже  земной юдоли …на пороге Царствия Небесного… – Киприан опустился на колени, – …Господи Исусе Христе, помилуй мя грешнаго!

Помилуй… да, он уже готов к своему последнему путешествию, венцу всех его странствий. Сейчас Константина до края переполнила странная уверенная сила, он чувствовал, что уходит, …умирает – и искренне обрадовался, что в последний миг его глаза заполняет не тьма, а свет – яркий, ослепительный, нездешний.

Всё помещение читальни засияло белоснежным всполохом, и даже закопченная роспись на потолке заиграла яркими красками. В благоговении игумен Андрей упал на колени, осеняя себя крёстным знамением и шепча онемевшими губами Исусову молитву. Лишь когда свет истончился, иссяк, игумен осмелился поднять глаза.

Ворох пустых одежд под образами, да поверх них серебряный крестик с амулетом покойной жены монаха – вот и всё, что осталось ошеломлённому архимандриту, игумену Свято-Пантелеймонова монастыря на святом Афоне от простого скромного иеромонаха Киприана, известного в миру как Константин Александрович, князь Российской Империи из рода Рюрикова.